продолжаем-с

Есь/Жук

часть Раз

А я тебя сам с колен подниму, и если кровь по вискам, то это даже хорошо. Потому что раз кровь, значит живой, а раз болит, значит не всё в тебе ещё убито и перекроено. Значит, осталось под чёрной печатью и бьётся так же горячо и быстро. И пусть гоняет кровь по лицу, пусть из ран хлещет и пускай уже ни встать, ни посмотреть на меня сил нет. Ты просто будь здесь рядом и дай мне слушать, как оно гулко ухает там, в груди, как выходит из тебя, как у ног разбивается.
Сожми руками крепче, мне уже не страшно. И пусть теперь уже ни назад, ни вперёд идти нельзя: мы можем остаться вдвоём здесь. Не вставай, ложись: раз кровь идёт, значит, кровь есть. Значит ещё топит там внутри что-то, значит отвергает это чёрное и смолянистое, значит, ещё светит в глазах, значит, ещё любить и спасти способно. А по шее, у самого кадыка, чуть шире, кажется стало. Но и это ничего: кому, как не мне тебя спасать? Я не погибаю, такие не погибают. Раз мир живёт, значит, и я буду жить, а пока я держу тебя крепко, никому у меня тебя не отнять.
Ты только дай я дотронусь, ты только позволь мне посмотреть. Я обещаю, больно не будет. Я очень постараюсь. Я только взгляну туда, я только самим кончиком пальца. Помнишь, как тогда, когда ты меня на руки принимал и над собой нёс: чтобы выше них всех и чтобы ногами земли не касаться. Так и я сейчас – тебя кому ещё спасать? Я не умираю, такие не умирают. Такие в землю врастают и к солнцу поднимаются, пока есть ещё солнце на небе и пока ещё льёт золотом и теплом. Ты только позволь мне подойти ближе, ты только не нанеси слишком рано удар. И если тебе захочется у шеи сжать и сдавить, то ты постарайся хотя бы минуту с этим обождать. Ты можешь меня не узнать, вероятно, но я не забуду, что это Он смотрит на меня твоими глазами и убивать меня тоже будет Он.
Я не прошу тебя пощадить, я только хочу, чтобы ты подождал с приговором. И свет этот – пустой и холодный - не твой свет. И из глаз ядовитым светит – не из твоих глаз. Я только пальцем, я только посмотрю. И обещаю, больно не будет.
Если кто и должен принять в себя этот яд, так кто как не я? Во мне достаточно веры в тебя, чтобы позволить подойти близко. Души как хочешь сильно. Я всё равно тебя не отпущу…

@темы: соционика

---

Благодаря адекватным объяснениям  Arlecchino. из темноты появляется стол и Гюго-Роб сверху :3

---

ДД

ЧАСТЬ 2

Что из земли поднялось, то в землю уйдёт. И во прах обратится то, что было прахом, и до небу не подняться тому, кто корнями врос и уже выше головы своей ничего не видит.
И как тварью ползал, так тварью и кончишь: пригибая ниже шею и пыль с земли слизывая. Прочь смирение и раскаяние: всё пустое перед лицом его, потому как сойдёт с креста и мимо людей пойдёт. С горы до неба, отвергнув мольбы и взгляд отвернув.
Плоть слаба, и дух ещё слабее. Гвозди в кожу вгоняй, и страдай, как он страдал. Потому как собакой жил и по-собачьи сдохнешь. Лоб себе кровью окрапи и иди дорогой, по которой он шёл, потому как кто часто шею гнёт, тот горбатым и останется.
Взойди на крест и прими смерть, как он принял. Кто часто в ход язык пускал, тот без языка останется. И кому суждено в ад спуститься, того земным уже не испугаешь.
И ты, золотом проливаясь, на месте застынешь и в камень обернёшься. И только хруст и твой крик. И в этот так: вперёд и обратно, вперёд и обратно. Моя воля и на спине след от обожженной ладони. А ты кричи, кричи.
В коридоре проливаясь и ударяясь о стены: с гневом в голосе и со слезами в глазах. Лисий взгляд и походка лисья: хвостом из стороны в сторону и носом в каждый курятник. Вору отсекают руку, шлюхе изнутри выжгут. Я – палачи и оружие, бесы выйдут и с обрыва вниз. А ты кричи-кричи.
Кровью наливается, стекает по ногам, вьёшься червём под моими руками, проклятья и угрозы: вырвать кусок, прожевать и выплюнуть. На части рвать меня и ножом горло вскрыть. «От уха до уха!» - выхаркиваешь. И я тебя тоже надвое, и я тебя на две части: изнутри поделить. Отпущу – упадёшь и расстелешься, руки за спину отведёшь и лицом в грязный пол упрёшься. «Дай только выйти», - забормочешь. А я ключами у лица – звон уши раздерает. Что, волчонок, аппетит больше пасти? Кучай, не прокусишь. А я тебя – пожалуй. Вперёд и обратно, вперёд и обратно. Позвоночник на спине проступает и трескается где-то у самых колен. А ты кричи, кричи.
Солнце сядет и ночь прольётся. А ты кричи, кричи.
И как раз в этих стенах оказался, так теперь тут и оставаться. Раны прикрывай, зализывай, коли дотянешься. Багровым по облакам прокатится и за лес упадёт. А ты кричи, кричи.
Звон решёток и толчок – выдох – удар. Вон, жирными пятнами по ногам и на пол. И как говорил, так и случилось: ползёт за мной, натягивая обратно, возится с пуговицами, подбородок гладит и смотрит испуганно на свои дрожащие ладони. Поскальзывается на влажном полу и смотрит исподлобья снизу вверх, скалится на меня, под носом утирает и морщится от боли. Улыбается и подмигивает: «Понравилось, что ли?». Хохочет на весь коридор.
«Это не я, а ты тут сгниёшь!» - смех в голосе, и торопливые шаги от стены до стены камеры.
Сырость и тьма по углам коридора, мимо камер – без страха, неторопливо. А перед глазами – два золотых огонька и улыбка. Золотом светит даже во мраке, с болью свыкся и к боли привык. Останавливаюсь на месте и оборачиваюсь. Ладонь сквозь прутья решётки и пальцем подзывает меня. Что в грехе родилось, то грехом и останется.

@темы: Драй_Джек

---

ДД

ЧАСТЬ 1
поймал как-то Драйзер Джека

К нему и близко не подойти: так и тянет жаром от груди и лица, так и пышет из глаз; разливается по лицу жидким металлом и застывает на ледяных губах. Кожа – белое золото, и пепельным по голове, а в глазах – лазурным. И смотрит, словно и сквозь, а уже всё заранее про тебя знает, уже всё прочитал и приговор тебе вынес: ты, как ни крути, не годен был и непригодным останешься. Взвали на себя крест и тащи, пока ноги не откажут, пока спина не треснет и кишки из задницы не полезут: чем ниже ты в его глазах падёшь, чем ближе ему станешь. Все перед ним – пыль и плесень, и только он крестом над нами возвышается и смотрит, проливая из глаз, окатывая ледяной волной: «И пока он страдает, и мы должны страдать». «Мы» в его понимании это все за исключением, разумеется, его самого, потому как червь червю, оказывается, тоже рознь: играй, да не заигрывайся.
А я перед ним кто? Не говорит со мной, только подходит сзади и укалывает между лопаток. Он всегда рядом стоит и грозит, что спасёт однажды. А я ему в ответ: «Это ты не меня от мира, а мир от меня». И он всё равно со мной согласен, только никогда вслух не скажет, и даже головой не кивнёт.
«Ты от жажды будешь подыхать, воды не попросишь». А он: «лучше от жажды, чем из грязных рук лакать, пёс». Я ему: «Ты собак не уважаешь?», а он: «кому и собака друг, а кому и друг - собака». Я с ним спорить не стану, он только злиться будет, а от его удара и увернуться не стыдно: кто знает, может, я и правда начну шипеть и по уголькам рассыпаться от его прикосновения?
Я ему говорю, потирая обожженную спину: «ты по себе бы так хлестал!», а он сожмёт моё запястье и дёрнет с силой, заведёт за спину и пригнёт ниже. Я ему кричу, задохнувшись от внезапной боли: «чтоб у тебя отсох!», а он уже давит меня весом своего тела, считая, вероятно, в эту минуту, что тем самым он просто-напросто спасает мою гнилую, сотню раз заложенную-перезаложенную душу.
«И всего-то?!» - смеюсь я зло ему в лицо, а он опускает сухую ладонь на затылок и «Ах! Больно!» ударяет лбом о стол. «Сволочь!» - брызжу слюной, стараясь вырваться из цепких лап, но чем больше я стараюсь, тем больше сил теряю. Он же – спокойный и невозмутимый, скажет разве только: «Мол-чи» и снова ударит , снова прижмёт и обожжёт хлёстко по спине.
«Сволочь!» - ему действительно всё равно, кто перед ним стоит. Ему плевать, кем ты являешься для прочих: в его глазах все мы не важнее пыли под ногами, не выше сорной травы и не умнее муравья, запрограммированного чьей-то заботливой волей на относительно сносное существование. «Из праха в прах», - произносит и сильнее налегает. А я ору, зажмуриваясь: «Я уже не против!».
«Через унижение и боль - очищение», - чуть слышно произносит, наклоняясь, а я возражаю громко, в голос, что это фашизм и такого рода унижение меня вряд ли исправит.
Он проводит мне по лбу ладонью в тонкой кожаной перчатке и, прочертив крестом посередине, возражает, что «чем дальше червь в земле, тем глубже надо копать», а я выхаркиваю, обливаясь потом: «не настолько глубоко, живодёр!». Скрипит подо мной стол, я вырываюсь, несмотря на судороги во всём теле, уже слышится треск лопающейся одежды и я с ужасом понимаю, что он вовсе не настолько консервативен, как я полагал. «Я тебе глотку вскрою!!» - надрываюсь от крика, с трудом поворачиваю головой, заглядываю ему в лицо. А он только скалится секунду и снова на лице ни намёка на какое-либо выражение. «Выпотрошу!» - уже хриплю и, теряя силы, заваливаюсь на стол, придавленный. Дыхание – тёплое, тяжёлое, но без малейшего запаха – просто дуновение от затылка и вниз по позвонку. Взгляд – скользящий по коже: вверх-вниз, вверх-вниз, в так его собственным движениям: глубоко-не глубоко, глубоко-не глубоко, больно-очень больно, больно-очень больно. Я шепчу, что как только он отпустит меня, я наброшусь и разорву его по частям, а он выдыхает надрывно и ослабляет хватку. Соскальзываю со стола – пот по промасленной поверхности – ударяюсь подбородком о край, падаю на пол и, со всё ещё заведёнными за спину руками, так и лежу, смотрю на него снизу вверх и только хихикаю, едва растягивая сухие губы: «я.. тебя». А он дырявит меня слепыми глазами, застёгивает неторопливо. На плечи накидывает и отступает, в пару широких шагов достигая двери. Из праха и в прах. Что в земле взросло, то в земле останется, и чем червь глубже, чем чище и сильнее должно быть. Что крест на себе, то падает и по дереву кровоточит. А небо алым наливается и рассекает с глухим треском: кто обернётся назад, с места уже не сдвинется. Падает уставшая голова и только пот по вискам, не прекращаясь, по щекам до подбородка. Ощупью на дрожащие ноги «на куски», падая на колени, от боли вздрагивая и теплом проливается по внутренней стороне бедра «сзади и от уха до уха», выдыхаю шумно, касаюсь ушибленного подбородка «ты у меня будешь улыбаться, мразь!».
А за стеной – его шаги. И поступь тяжёлая и медленная: мраморная статуя с постамента сходит и, член до блеска натирая, прохаживается мимо камер со смертниками. «Кусок за куском… дай только выбраться…»

@темы: Драй_Джек

---

Посвящается всем истеричкам Гамлетам

«Бессердечный, подлый, никчёмный человек! Стакан вдребезги, но я уже беру себя в руки. Червяк! Сухарь! Проходимец! Мистер Острый Нос! Мистер Не Трогай Мои Очки! Мистер Зануда! Мистер Иди Сам В Задницу! Кем он себя возомнил? На мне, кажется, ещё его клейма нет! С чего же он взял, что может позволить себе вытворять Такое?! Я, вроде бы, повода не давал. А хотя, таким мелочным людям и не нужен никакой повод: все они не видят дальше своего вздёрнутого носа!
Вода по полу, и теперь на месте вазы – лужа. Лучше бы об его голову сразу, так вернее. Мерзкий тип, ты не заслужил ничего большего кроме как быть оглушенным ударом по голове: потом за руки – за ноги и до ближайшего моста. С венком в волосах вместо кепи и удавкой вместо галстука. Всё, что от тебя останется, это очки да портфель: достойная слава бездушным ублюдкам!
Хожу по комнате, топаю нарочно. Все меня слышат, но боятся открывать. Потому что трусы! – кричу и ударяю кулаком о стену. Прижимаю ладонь к груди и приседаю на корточки: «кто же так строит??!». Лягу на пол и задохнусь нечаянно: пусть потом его затянутая во френч заносчивость в одиночестве принимает вечерний кофе и пусть потом сам себе разогревает молоко и стелет постель! Ему только повод дай, он всё сделает кое-как! Нарочно! Чтобы только позлить других!!
Запер меня. Запер!! Как – будто я собака или кот! Как будто я птичка в клетке. Нет, это ничтожество ставит меня ещё ниже: птичек хотя бы кормят. А меня… а здесь…. А если он не вернётся?! – соскальзываю вниз по стене, прислоняюсь затылком, касаюсь тыльной стороной ладони раскалённого лба, - а если так и было задумано? С самого начала знал, что ушёл навсегда, а меня запер. Чтобы само воспоминание обо мне… Не думает же он, что кто-то сжалится и откроет дверь?... а если вообще никто не пройдёт мимо?! Или именно этого он и хотел?!
Убийца… убийца! Всё это время! Я!! Бок о бок!! С чудовищем!! С чудовищем… о, это всё моя глупость. Моя наивность. Это всё моя ошибка: наивно было полагать, что люди с подобным складом характера способны на человеческий поступок, способны что-то сделать от сердца, а не по холодному, ледяному!!! расчёту.
Пальцы уже синие, хожу из угла в угол, за окном что? Ночь за окном. Тёмная – как предчувствие. Ни звёзд, ни луны, словно и здесь Он просчитал и заранее всё подстроил. Подлый человек – не смог в грудь ножом, так решает замуровать заживо. Ему-то что: сволочь без сердца и чувства достоинства!! Ладонью по столу, смахивая и переворачивая на лету: катитесь, запонки, веером в воздухе бумаги, ручка впивается дротиком в ворс ковра. Если уж мне предстоит провести здесь вечность, то пусть ничего мне о Нём не напоминает! Чтобы одна мысль об этом – вместе со мной в прах, по ветру и больше никогда ни в чьём сердце! Меня! – единственного человека, который мог терпеть подобное обращение. Меня! – единственного, кто мог находиться с Ним рядом час подряд и не свихнуться со скуки. Меня!! – и под замок? Ну что ж, Мистер Я-Оставлю-Тебя-Одного-Потому-Что-Я-Не-Человек-А-Свинья, посмотрим, кто будет смеяться последним. Я и после смерти смогу за себя постоять. Кажется, я где-то читал про подобное: чей-то отец просит кого-то отомстить за своё убийство.
А, впрочем, всё пустое: что толку мне сейчас думать о мести, когда всё уже почти кончено: Он там – в объятьях какой-нибудь потаскухи, другая бы на него не повелась. А я здесь – замурован в стенах собственного дома, сижу в немом ожидании кончины, разве только в силу своей мягкотелости не решаюсь подогнать роковой конец. Всё оказалось чуть более прозаичным, чем я ожидал: он погубил моё тело, но ему и этого оказалось мало. До моей души тебе не добраться, жалкий ты подлец! Я до последнего вздоха буду верен своим идеалам и больше никто из мерзавцев, застывших по ту сторону двери, не услышит от меня ни звука! Умирать – так в полной тишине! У меня есть ещё гордость, этого Вам, Мистер Хладнокровный Убийца, у честного человека не отнять!
Слышатся шаги в отдалении, но это не более, чем галлюцинация: мой воспалённый разум ещё не смирился с мыслью о скорой кончине. Слышатся настойчивее, но я гоню прочь – встаю и сам начинаю ходить, распахивая дверцы шкафов и бросая на пол ворох бесполезной отныне одежды. Всё – прочь! Расчёска, заколки, книги, футляр от очков – под ноги, трескайся! У двери застывает и прислушивается: вот сейчас запахнет керосином, а через секунду запылает дверь. И я - в отблеске пожара прожгу его своим полным ненависти взглядом. Потому что до последней секунды, до финального вздоха я не пророню ни слова, я буду стоять до конца, я буду, я…Ой, блин, ключи…»

«Чтобы я ещё хоть раз его дома одного оставил?!! Чем я только думал!!! Истеричка!! АА! Мои очки!!!»

@темы: соционика

---

Нап жжёт

Из огня родилась, в огонь вернёшься.

Горит, горит ведьма, кровоточит из глаз вниз по обожжённому лицу и уже не слышно ни криков, ни треска лопающейся кожи. Гори, ведьма, ярко и пусть свет этого костра мне впереди дорогу освещает. Сквозь терни прорваться и по протоптанному пойти. А дальше – в полной темноте – пусть хоть этот огонь мне осветит на шаг впереди.
В темноту спустившись о солнечном свете не просят, но если уж придётся испытать близость адского пламени, так пусть хотя бы заживо не палит. По кускам себя этим псам отдавать: одну половину сердца на дно реки, вторую в костёр бросить. Что толку штопать загнивающую рану, рано или поздно, а и она затянется: в том месте больше нечего хранить, а воспоминания пусть вместе с тобой дотлевают, кого мне здесь беречь? В аду все встретимся, там и выскажешь все свои претензии, а пока лучше кричи громче, это последний раз, когда небу будет слышно твой голос: ни ты, ни я, ни Он уже до неба не дотянемся. И побереги проклятья до личной встречи, сейчас ты – всего лишь хворост в костре.
Вьёшься змеёй вокруг столба, а взгляд всё равно вверх направлен, на ту единственную точку в обрамлении башни, где на балконе застыл я. Дырами чёрными пытаешься меня прожечь, женщина истлевает до безглазой старухи за считанные секунды. Для тебя там, внизу, вечность боль и жар тянет, а для меня ты за мгновение вспыхнула и минутой прогорела. И уже не различить, где заканчивается твоя рыжая кожа и начинается пламя. Где волосы вспенены вверх, а где костёр глодает череп.
Из огня пришла и в огонь вернёшься. Все в аду будем. Там и наговоримся…

@темы: соционика

---

надо любить девочек, а хочется мужчин

Любовь она такая – любим только тех, кого любить можно.
А кого любить хочется иногда бывает, что нельзя. Они могут не подходить нам по возрасту.
Или по полу.
Или по тому и другому сразу.

Тыкать=3

Можно смотреть на себя взеркало, подвязывая бабочку под подбородком, пристёгивая манжеты, натирая до блеска ботинки, оправляя рукава пиджака, и видеть совсем другую картину: себя, такого высокого, красивого, широкоплечего в обтягивающем бёдра женском платье на бретельках. На высоких лакированных каблуках, с сумочкой в одной руке и мужчиной в другой.
Затяни узелок галстука потуже, такие мысли надо душить на корню.
Вы – приличный, от кончика носа до мысков ботинок образцовый семьянин: засуньте свои желания поглубже.
Да, любовь она такая: хочется любить девочку, хочется дарить ей цветы-конфеты, даже потрогать или поцеловать, кажется, хочется. Хочется так встать однажды утром, умыться,одеться, причесаться. Надеть свою лучшую рубашку, натянуть поверх неё свитер, запустить ноги в чистые, только что выглаженные брюки, достать из шкафа пару носков (а не выуживать по одному из-под кровати), прыснуть отцовским одеколоном, выйти на улицу, полный решимости провести с пользой и продуктивностью этот день.
Решиться пригласить девочку в кино или парк – поесть мороженного. Выпить с ней втихоря пива, выкурить стащенную у папы сигарету, смеяться пьяным шуткам, долго бродить, ожидая, пока выветриться из крови алкоголь.
Проводить девочку вечером до дома, у входной двери взять её за плечи и, слегка прижимая к себе, поцеловать в сухие, горячие, вздрагивающие губы.
Ах, что за идиллия, неправда ли?
Такой волнительный опыт должен быть в жизни каждого мальчика.
Как у каждой девочки будет неразделённая любовь, которая разобьёт ей жизнь и станет поводом для нытья и жалоб ещё на долгие годы.
Такой опыт – бесценен, как скажет каждая приличная мамаша или отец.
Это золотые годы, - будет повторять каждый, у кого они остались в прошлом, - надо беречь каждый день!
А ещё, - говорят они, - надо слушаться родителей и делать кучу всего, что ставит жирный крест на всей этой бесценности твоей молодости.
Они радуются, когда ты рыдаешь в подушку ночь напролёт, улыбаются, притаившись за дверью: «Наша девочка влюбилась!», и надрывают глотки, когда ты, довольная и счастливая, прокрадываешься ночью до своей комнаты, зажимая подмышкой туфли и сумочку.
Они считают ненормальным, если ты боишься темноты и стоматологов, но готовы все уши тебе оборвать, если ты бесстрашно заговоришь с незнакомцем или, упаси Боже, примешь от него гостинец.
Только у безнадёжно бестолкового ребёнка не разовьётся паранойя на этой почве.
Только самый безмозглый или отчаянный не придаст почти никакого значения складывающимся противоречиям.
Взрослые говорят, что это так прекрасно: любить девочку. Они говорят, что это незабываемо – первый поцелуй.
И ты отчаянно хочешь поверить, что так оно и есть.
Что тебе именно этого и хочется! Что именно с девочкой ты и поцелуешься в первый раз, что именно женщина станет твоим первым сексуальным партнёром.
Что бы случилось, если бы мы имели смелость воплощать каждое пришедшее нам на ум желание сразу и безоговорочно?
Любовь она такая – надо любить девушек, а хочется мальчиков.
Надо любить ровесников, а хочется стариков или детей.
Надо любить чистой и светлой любовью, а хочется, чтобы с наручниками и шипами.
Надо любить долго и навсегда, а хочется слать подальше моногамию и обязанности.
Надо любить девочек, а хочется мужчин.

@темы: Джонни

---

ох уж эти извращенцы x))

Даже на таких нелепых собраниях Джонни умудрялся казаться белой вороной: мальчик, которого несколько дней к ряду держал у себя дома опасный насильник, был самым тихим и спокойным среди всех прочих мальчиков и девочек, женщин и даже одного мужчины. Он часто на цыпочках отходил ко столику с закусками, набирал полную тарелку крекеров и канапе и, щедро присыпав кофе сахаром, возвращался на место, слушая терпеливо и почти внимательно невероятные и захватывающие истории о жестоком мире и бездушных тиранах, этот мир населяющих. Он уже перестал задавать вопросы вслух, он сам себя уже спрашивать устал: его маленький, скудный на выдумки мозг оказался неспособным отвечать на такие серьёзные и важные вопросы, какие решало общество пострадавших от насилия. Ему предстояло провести здесь ещё много-много часов, а потому он предпочёл помалкивать и попробовать слиться с толпой. Джонни даже внёс довольно ценное предложение в работу этого небольшого коллектива и оставил заметку на дощечке пожеланий, предлагая разнообразить меню их стола с закусками. Всё, собственно, проходило вполне сносно, пока не настала его очередь рассказать о своей беде.

ТАДААМ!!11

Наверное, именно с этого дня началось удивительное превращение Джонни. Кажется, именно после того вечера он опустил, отчаявшись руки, чтобы потом показать миру свой маленький хулиганский кулачок. Да, - размышляет Джонни позже, - именно тогда переполнилась чаша его терпения, и он сплюнул себе под ноги, махнув на этот сумасшедший мир рукой.
Женщина – председатель, помнится, поднялась со своего председательского стула и, попросив тишины, снова представила Джонни группе.
- Это Джонни, - говорит она, опуская тяжёлую руку на тощее плечо мальчика, - и сейчас он расскажет нам свою историю.
Дрогнула жилка над бровью у нашего несчастного рассказчика. Он как-то даже слишком недоверчиво оглядел собравшихся и медленно замотал головой: нет, мол, не расскажет.
- Давай, мальчик, не бойся, - послышался жалобный всхлип.
- Не бойся, Джонни! – услышал он следом и покраснел, как рак.
За что, господи ты боже мой, - подумал он, но, сообразив, что сейчас уже от всех этих людей так просто не отделаться, решился на собственное откровение.

- Началось всё где-то полторы недели назад, - начал он, присаживаясь на свой стул и опуская глаза, чтобы не встретиться со своими слушателями взглядом, - было тепло. И солнце светило. И всё уже растаяло даже почти: на моём подоконнике снега..
- Не бойся говорить о своих чувствах, Джонни, - напомнила председатель и мальчик согласно кивнул.
- Я чувствовал себя.. угнетённо, - поспешил поправиться он, - ну так вот…
Была весна.
И я чувствовал себя угнетённо.
Нет, сначала, конечно, я нормально и хорошо себя чувствовал. Мне было вполне комфортно, я бы даже мог, наверное, закрыть глаза на некоторые неприятные моменты, я бы мог научиться игнорировать проявление…
- насилия? – вставила одна из дамочек, заметив замешательство на лице мальчика.
- Насилие? – не понял он, - нееет. Не насилие. Хотя…
Хотя, да. Насилием можно это назвать. Даже знаете как – нужно называть вещи своими именами: когда тебя заставляют что-то делать помимо твоей воли, это насилие и есть.
И именно это и происходило! Именно это со мной и творили. Знаете, я ведь даже ни разу не сорвался за всё это время.
Ни разу не взбесился, не предъявил ничего эт…
- Ты боялся Джонни, это нормально, не кори себя за это.
- Я не корю! – с напором вставил мальчик, - я не считаю себя виноватым. Не считал, - добавил он, задумавшись. Всё было бы совсем хорошо, если бы кое у кого не началась паранойя!
Джонни услышал тихое «О господи» от одного из своих слушателей и, вздохнув обречённо, продолжил свой рассказ.
- В общем.. В общем.. – мнётся, подбирая слова, чтобы не начинались новые ахи-вздохи, - это такое лёгкое было насилие. Я почти не чувствовал дискомфорта. Разумеется, пока это не стало продолжаться достаточно часто, - так! Только не ныть и не причитать!!- мысленно приказал мальчик группе, - конечно, когда каждый день, упрямо и настойчиво продолжается подобное, как-то сложно получается всё это игнорировать. Моя мама.. чёрт, да она даже не…
- И твоя мама ни в чём не виновата, - председатель снова прервала его, но на этот раз мальчик не успел сдержать свой пыл и почти выкрикнул ей в лицо:
- Да а кто же тогда виноват?!! Кто притащил меня сюда, кто из города выдернул? Это она плачет и плачет, плачет и плачет! Начинает причитать каждый день, - мальчик всплеснул руками и засучил рукава своего неизменного свитера, - с утра вспооомнит, и давай на весь день! Я что, железный? Или каменный? – по мере того, как рассыпалась сдерживающая гнев и злость завеса, мальчик всё более храбрился, входя в некий азарт, сам увлекаясь своей речью, - Я ей сто раз говорил – Мама! Если это твоё, - он усмехнулся, на этот раз не прикрывая нагловатой улыбки, - на-си-ли-е, - отчеканил по слогам, - не прекратится!! – мальчик встал со стула и обвёл группу притихших слушателей прищуренным взглядом, - я убегу обратно! – он выпрямил руку по направлению к двери, выставляя напрягшийся указательный палец, указывая воображаемой маме на выход.
- Она, - продолжает рассказчик, - плачет целыми днями. Это пол беды! – успевает прокомментировать он, прежде, чем услышит возможные возражения, - она меня таскает по врачам, они мне ставят дурацкие и нелепые диагнозы. Они мне задают ужасные вопросы! Они меня раздевали чаще, чем тот мужик в лесу! – мальчик сделал шаг в центр очерченного стульями круга, - мама меня таскает вот по таким вот обществам, она меня в школу не пускает. Она мне гулять не даёт! У меня нет тут ни друзей, ни знакомых. Я сижу дома, как прокажённый, жду со дня на день звонка из новой школы, чтобы уже смотаться из дома поскорее! Она меня таскает в церковь чаще, чем положено! Она меня вообще одной маразматичке сдала, и теперь в моей жизни стало на одного ненормального собеседника больше. Мне уже всё это вот здесь, чёрт возьми, а ей всё мало. Она знаете что? – мальчик поднял вверх указательный палец, будто собираясь открыть собравшимся весьма важную тайну, - она подала заявление в полицию и теперь этого маньяка ловят. А когда поймают, тогда́ знаете что? – он снова выбросил руку вверх, призывая слушателей обратить на сказанное особое внимание, - будет следствие.. – говорит он чуть тише, - а потом суд! – снова почти выкрикивает, - а это, опять-таки, значит только одно! – мальчик едва сдерживается, чтобы не схватиться за голову, - что меня ещё долго не оставят в покое! – стонет он, отступает назад и падает на свой стул, - это кошмар. На-си-ли-е.. – бормочет он уже почти совсем тихо. Он помнил, с каким остервенением высказывались здесь до него, а потому позволил себе хотя бы сейчас не сдерживаться и дать выйти долгое время душившим его чувствам. Сейчас, сидя на стуле, он старался перевести дух и успокоиться, чтобы снова приняться за свою пластмассовую тарелочку, полную крекеров и маленьких бутербродов с мясом и рыбой. Джонни уже потянулся было за приставленным к ножке стула кофе, как вдруг услышал тихий голос председателя.
- Но Джонни, - сказала она тогда, - мы думали, ты расскажешь нам о том.. Как над тобой..- она позволила себе договорить, - надругались…
На секунду над группкой людей повисла мёртвая тишина. Мальчик так и застыл в полускрюченном положении, уже готовый принять с пола стакан, он уловил сказанное ему и застыл в этой нелепой позе, переваривая услышанное.
- Что? – наконец опомнился он и снова сел ровно, вытянувшись по струнке, - зачем вам про это слушать?
- Джонни, не беспокойся, - молоденькая женщина с растёкшейся по бледному лицу тушью наклонилась чуть вперёд и опустила ладонь мальчику на колено, - мы все здесь рассказываем про это. Так мы избавляемся от страха и чувства вины.
- Ты же слушал нас, - её соседка широко улыбнулась, обнажая сеточки морщин по всему лицу.
- Слушал… - промямлил Джонни, а про себя прикинул, что за хрустом крекеров и своими собственными мыслями пропустил мимо ушей добрую половину всех этих жутких рассказов, - слушал, - снова соглашается он и даже кивает, - мне что, тоже про это рассказать? – он резко обернулся к председателю, разглядывая женщину расширившимися от удивления глазами.
- Да, мой мальчик. Станет легче.
Она опустила ладонь ему на волосы и гладила по волосам всё то время, пока Джонни мотал головой, отрицательно кивая ей в ответ.
- Зачем вам слушать про моё изнасилование? – вот так запросто, всем всё рассказать?! Мальчик подумал, что ошибся дверью и попал не на ту встречу, на какую рассчитывал.
Общество анонимных извращенцев, - думает он и жмётся на своём жёстком пластиковом стуле.
- Я вам и так всё рассказал.. – мямлит он, в сотый раз уже оглядывая собравшихся, стараясь хоть в ком-то из них разглядеть здравомыслящего человека, способного встать на его сторону
- Ты не рассказал нам главного. О причине своих ночных кошмарах. О причине своего гнева. О причине своей…
- Я именно это и рассказал! – Джонни смотрел умоляюще, - вы сами сказали, что именно это и хотели услышать.
Но глядя сейчас в эти лица, взволнованные, заинтересованные, чуть разочарованные, но не теряющие надежду послушать самую настоящую историю об очередной несправедливости, маленький мальчик понял, что ни дома, ни в церкви, ни на приёме у врача, ни в этой группе, ни в сотни других таких же групп, он уже никогда не встретит ни понимания, ни, хотя бы, равнодушия.
Теперь несчастный школьник носил на своей спине огромную, блестящую, заботливым обществом пришпиленную табличку с алой буквой Ж, избавиться от которой пока для него не представлялось возможным.
Юная Жертва печальных обстоятельств, он ещё долго будет забывать о произошедшем, потому как нет пока в его окружении людей, к его горю равнодушных. Семья, убегая от позора, пустила новость впереди себя, и теперь всё, что составляло жизнь и быт мальчика, знало о нём и заботливо его оберегало.
Общество стыдилось и мальчик тоже должен был стыдиться, общество боялось, и Джонни должен был бояться вместе с ним.
Общество возмущалось несправедливостью и маленький Джонни устало кивал, соглашаясь.
Общество набросилось на мерзкого растлителя несовершеннолетних и Джонни, закатывая от усталости глаза, поднимает камень, вслед за прочими.
Коварные мысли в коварных головах: секретарша, соблазняющая женатого директора, престарелый педераст, устраивающийся руководителем школьного драм кружка, юная лесбиянка, прячущая пижаму под кровать на девичьей вечеринке, почтенный отец семейства, роющийся в корзине с грязным бельём и вдыхающий жадно аромат трусиков совей падчерицы, резвящиеся парочки, хлещущие себя жгучими прутьями по обнажённому телу, пьяная учительница, строчащая заявление по собственному желанию после очередного корпоративна, все подлые и мерзкие садисты и извращенцы, Джонни теперь будет посещать только ваши кружки и встречи, только вы теперь громко зааплодируете ему, когда он, встав в центр вашего круга, будет с гордостью рассказывать о сногсшибательных сапогах, купленных им накануне на распродаже.
Все вы, мужчины в юбках и женщины с ядовито-подведёнными губами. Все вы, пьяные и весёлые, пережёванные и выплюнутые из общества, маленький мальчик Джонни, наконец, понимает, что тут к чему и, громко хлопая дверью, направляется в соседний кабинет, к вам на терапию.
Все больные и не лечащиеся, самые трусливые и несчастные, доведённые до маразма и абсурда заботой и порицанием окружающий, Джонни к вам, Джонни с вами. Пожалейте Джонни, ему так от этого общества досталось.
И насилие, и несправедливость, и все эти церкви с испуганными коленопреклонными дамами и их тщедушными пасторами. Все эти школы со своей убийственной моралью и двусмысленными правилами, все эти предприятия и заводы, где уставший исполнитель бьёт челом об пол в кабинете насупившегося президента.
Забитые люди с печальной-печальной перспективой, всего вам самого хорошего и доброго. Не ходите зимой без шапки, не разговаривайте с незнакомцами, не корчите презрительных гримас, не улыбайтесь без причины и не ковыряйте при посторонних в носу. Вообще в носу не ковыряйте!
Пейте таблетки и ешьте витамины! Плодите страх и одиночество, чувство стыда и угрызения совести! Будьте бдительны и остерегайтесь своих желаний! Ведите себя хорошо и будьте счастливы!
Джонни молчит с минуту, собираясь с духом, а затем выпрямляет спину, расправляет плечи, закидывает ногу на ногу и, глядя спокойно и приветливо на собравшихся, говорит почти механическим голосом:
- Он стянул с меня носки и целовал мне пальцы.
А потом он стянул с него трусы и щёлкнул по головке набухшего члена.
- А потом он целовал меня там. А потом я его там целовал. А потом он понёс меня на кухню и вымыл. А потом он кормил меня с рук и я облизывал его пальцы.
А потом я его кормил.
А потом он заставил меня обсосать его язык.
А потом он уложил меня на пол и тёрся членом о мою ногу, пока не кончил.
А потом заставил меня о себя тереться.
А потом мы заснули.
А потом он снова тёрся об меня.
- Вы что, именно это хотели услышать? – Джонни уставился на замолкших в недоумении людей, - и кто после этого тут извращенец?

@темы: Джонни

---

Удаляюсь админами из сообществ за распространение материалов порнографического характера...
а народу нравится! Хватит меня удалять!
*бубнит*... это вы ещё порнографию не читали... Могу выложить :3

---

распластали >__

Джонни снилась лужайка.
И здание школы на этой лужайке.
И спортивная площадка за зданием школы.
И в здании школы Он.

Джонни снилось синие, тяжёлое, предгрозовое небо.
И ни единой тучи на нём, ни малейшего облачка.
И ни солнца, ни луны, ни потухающих звёзд – глухое, непроницаемое полотно.
И Он – виднеющийся в одном из окон корпуса.

Джонни снилась трава – сочная, колкая, наливная.
Острая, влажная, с капельками росы, бьющая свежестью по обонянию.
Яркая, изумрудная, будто выстроганная из металлических стружек.
И снился Он – поднимающий голову от своих бумаг и поворачивающийся к окну.

Джонни снилось, как он сам бежит, пересекая лужайку к корпусу.
Как хватается, споткнувшись о ступеньку, за ручку двери и с силой давит её вниз.
Как пересекает пролёт за пролётом, как дышит тяжело, немного запыхавшись от бега, как думает, что
«тут всегда было так много этажей?»
И как удивляется, когда узнаёт, что этажа всего два, а количество ступенек и лестничных пролётов никак на высоту здания не влияют.
Джонни снится, как он врывается в класс, как застывает в дверном проёме, переводя дух, как упирается руками в косяки, как опускает голову, не в силах выговорить ни слова – в горле пересохло и сжалось у груди. Мальчику снится, что учитель замечает его, что поднимает удивлённые глаза и молча смотрит на своего ученика, ворвавшегося зачем-то в класс.
Джонни помнит, что пока длилось это молчание, он оглядывал кабинет кругом, подмечая, что
«здесь слишком чисто».
Мальчик смотрит в окна и не может не удивиться открывшемуся виду: кажется, вокруг, насколько хватает глаз, помимо здания школы не было больше ни одной постройки. Переводя взгляд с предмета на предмет, видя спокойное выражение лица господина Учителя, мальчик понемногу успокоился и уверил себя, что всё именно так, как и было всегда, а его беспокойство – не что иное как разыгравшаяся паранойя.
Джонни переводит дух, Джонни поправляет воротник рубашки и засучивает до локтя рукава. Джонни переступает порог комнаты и улыбается своей нагловатой, хитрой улыбкой, понимая, что не только в классной комнате они сейчас одни, но и во всей школе кроме них нет больше ни одного человека. Мальчик разве что руки не потирает от удовольствия. Он делает шаг по направлению к учительскому столу и говорит весёлым голосом: «Здравствуйте, господин Учитель», - а про себя думает: «когда же, если не сейчас?».

На этом лёгкий, приятный сон заканчивается.
И начинается самый настоящий кошмар.
Трескается небо по шву, бьёт грозой по ярко-зелёной траве, высыпает градом из лягушек и саранчи, воет в щелях здания, разбивает стёкла, рвёт с окон занавески.
Начинается то, после чего Джонни страшно снова увидеть своего господина Учителя, посмотреть в его небесно-голубые глаза, выдавить из себя приветствие.
Там, во сне, мальчик подходит к мужчине, засунув руки в карманы, но и мужчина тоже не остаётся сидеть на месте. Он поднимается из-за стола и, глядя прямо и серьёзно, идёт мальчику навстречу.
От него не могло укрыться этой хитрой улыбочки, этого прищура глаз, этого развязного тона. Как не мог остаться незамеченным блеск в глазах.
Ну давайте же, мистер серьёзный Взрослый, разгадайте и догадайтесь сами, - подмигивает Джонни.
- Хорошо, - едва слышно шепчет он и хватает мальчика за грудки.

Джонни снилась лужайка: небо синее, трава зелёная. Птички поют, солнышко светит. Дальше..
Джонни снилась школа: занавесочки на окнах, цветы в горшках, парты выстроены в ряд, карта на стене. Дальше, не то…
Джонни снился господин Учитель: движения спокойные, руки сильные, дыхание ровное, взгляд дикий.
Джонни снился он сам: распластанный на парте, вжатый лицом в поверхность стола, придавленный сверху сильной рукой.
И свет, проникающий с улицы в класс. Запах влаги, запах свежести. Острый запах крови и скрежет царапающих парту ноготков.
Джонни корчится, вскрикивает, хрипит и, может быть, плачет.
Проснись, мальчик, ты же этого и хотел.
Не дёргайся, будет только больнее.
Касаться господина Учителя, быть придавленным господином Учителем.
Быть жестоко им оттр
- Ах! – мальчик вскакивает на кровати, прижимая кулачки к груди, тяжело дыша, хлопая слезящимися спросонья глазами.
Это был всего лишь сон, - говорит чей-то чужой голос в голове.
- Всего лишь?!!

@темы: Джонни